Российские вести от 03.03.99

Культура в полосатой робе


Дмитрий КАЛЮЖНЫЙ,
Президент Фонда "ЗЭКА"-поддержки

Да простит нас Сергей  Александрович Есенин, но именно его стихотворение "Письмо к матери", впервые прозвучавшее в виде зэковской самодеятельной песни в фильме "Калина красная", положило начало становлению хоть какой-то культуры в тюрьмах и колониях. Это было время, когда с подачи  Шукшина, Высоцкого и других романтиков социализма в народе стало пробуждаться сочувственное отношение к вору - так, совсем уже давно, жалостливый крестьянин выходил на Владимирку, чтобы подать кандальнику кусочек хлебца...
Когда даже воспитатели и замполиты, на уровне своего примитивного мышления поняли, что самодельные балалайки с бычьими жилами вместо струн не полностью способствуют перевоспитанию посаженных для исправления преступников, тогда и решил политотдел ГУИНа, что пора подбросить жуликам культурки. И вот, ныне покойный министр внутренних дел Н. Щелоков подписал приказ от 21 марта 1977 года "Об объявлении норм положенности политпросветимущества и спортинвентаря для ИТУ, СИЗО и ЛТП МВД СССР". 
Одновременно министр отменил аналогичные приказы 50-х - начала 60-х годов. Можно только представить, какие нормы на культуру были тогда!.. Но оставим это. Итак, зона медленно, потихонечку подошла к нормам конца  70-х. Они в большинстве своем действуют и сейчас, поэтому посмотрим, что они из себя представляли.
Телевизор зэкам не полагался, а только алкоголикам, проходившим принудительное лечение в ЛТП, да и то лишь при общей численности профилактируемых свыше тысячи человек. Не странно ли? Ведь общая идея перевоспитания намного эффективнее могла быть претворена в жизнь, если бы зэки каждый вечер смотрели в отрядах новости с полей или, скажем, сериал "Секретарь парткома". Сейчас, когда телевизоров в зонах навалом, бывший замполит, переименованный в начальника отдела по воспитательной работе, с ума сходит, работая над недельной программой телепередач, дабы выбрать дозволенные для просмотра: в "ящике" - сплошные убийства да голые бабы.
Разрешили заключенным петь хором и даже иметь оркестр - но не в СИЗО и не в колониях особого режима. Ну, почему духовой и струнный оркестр нельзя заводить в следственном изоляторе, понятно: нету там ни строевых смотров, ни самодеятельности. Но отчего же не разрешали иметь их в колониях особого режима, где "особая" воспитующая сила балалайки, контрабаса и тубы "Б" должна была быть очевидной?
И почему, например, подследственному в СИЗО дозволялось иметь балалайку, а скрипку - ни-ни? Проповедники культуры на зоне, скорее всего, исходили при подборе инструментов для зэка вот из чего: балалайка - простой, открытый, народный инструмент без всяких там космополитических закидонов, "светит месяц, светит ясный", и все! А скрипка - это что-то от Ойстраха, Когана, а потому не наше, не народное.
Спортивный список приведем полностью. В колониях, СИЗО и тюрьмах из всего многообразия спортивного инвентаря, известного миру и Олимпийским играм, разрешено иметь:
- сетки и мячи волейбольные;
- сетки и мячи баскетбольные (кроме СИЗО);
- теннис настольный;
- майка спортивная, трусы легкоатлетические, тапочки спортивные или полукеды (кроме СИЗО и подразделений особого режима);
- шахматы, шашки, домино, нарды.
Все. Можете убрать карандаш. Список уже закончился. 
Книг в библиотеке разрешалось заводить из расчета по пять штук на каждое необразованное рыло - чтобы, наверное, перевоспитывались трудом, а не чтением. Ученость, вот чума, ученье, вот причина, что ныне слишком развелось... хм, хм... и дальше по Скалозубу. Библиотеки формировались по "остаточному принципу": книги закупали на те деньги, что оставались после других, более важных затрат. Удивительно ли, что в колониях с тысячей возможных читателей и по сию пору большинство библиотек состоят из полтысячи "единиц хранения"? 
Но не только книги, газеты и журналы тоже были в дефиците - впрочем, ныне этот дефицит только увеличился. В 1977-м с гласностью было неважно, об индивидуальной подписке мог мечтать только зэк-идеалист, а составители норм, политотдельцы, сочли, что по одной центральной, республиканской или областной газете на 50 колонистских рыл и по одному журнала на сто - вполне достаточно. Чтобы уж закончить "бумажную" тему, сообщим, что "бумага писчих сортов" попадала в зэкам в количестве 300 грамм в месяц на каждый отряд (тюрьму).
Вот, практически, и весь список "положенности" культурного и спортивного инвентаря. Мы забыли только эпидиаскоп и политическую карту мира. Сегодня проблема "окультуривания" зоны остается на уровне конца 70-х годов, судя по тому, что за последние 20 лет ничего принципиально нового не появилось, кроме разрешения на простые карандаши и телевизоры. Ясно, что телевизоры включили в перечень разрешенных предметов просто по факту их существования, но одновременно цветные карандаши попали в список запрещенных предметов - логики в построении культурной работы с осужденными никакой.
Крайне забавен факт, что простого разрешения на установку телевизоров окультуривателям показалось мало: вдруг тупые зэки не поймут, что с ними надо делать, - и, как бы в дополнение к нему, в Уголовно-исполнительном кодексе 1997 года появилась статья 94, разрешающая осужденным просмотр телепередач и фильмов, прослушивание радиопередач. Что ж, когда мир уже одурел от видео, а цифровую технику продают в киосках как семечки, горстями, в российской зоне можно разрешить и кино. Раз в неделю. И послушать радиопередачи из хриплого доисторического динамика. 
Профессор Зубков, составитель Кодекса, гордо комментирует эту статью следующим образом:  "Статья впервые на законодательном уровне определяет правовые основания традиционной, постоянно практикуемой формы культурно-воспитательной работы с осужденными в ИУ".
Все. Больше о культуре в местах компактного проживания подследственных и осужденных ни в приказах, ни в Правилах внутреннего распорядка, ни в УИК ни слова. Ни самого понятия такого нет, ни его количества и качества, поэтому решение вопроса о роли, значении, размере и сути культурного воспитания остается прерогативой бывших замполитов, делящих до сих пор культуру на буржуазную и социалистическую. Для них Фредди Меркьюри - воплощение зла и неприличного образа жизни, а Лев Лещенко совсем наоборот, такой живой, гладкий, про любовь поет, про советскую семью. 
При этом зоновские воспитатели абсолютно уверены в непогрешимости своих воззрений, горюют по старым временам, и никак не могу примириться с ветрами перемен, проникающими с воли в зону.
В наше уже время появились некоторые религиозные послабления. Один из руководителей Уголовно-исполнительной системы сетует по этому поводу:
"Мы не можем преодолеть крайности. Разрушая материальную базу воспитательной работы, строим часовни и храмы. Если прежде отрядными комнатами воспитательной работы могли пользоваться все без исключения осужденные, это было место для "чистых и нечистых", то теперь отстроенные церкви посещает незначительное число осужденных, а остальной массе приткнуться не к чему.
Рассчитывать только на духовное очищение "сидельцев" не приходится, так как, к сожалению, православные священники не готовы к систематической работе с контингентом. Проповеди, читаемые ими на церковнославянском языке, основной массе людей малопонятны. Этим отчасти объясняется низкая посещаемость храмов".
Нужны ли тут слова, как говаривал Бабель. Наверное, нужны.
По мнению руководителя, плохо, что храмы появились, не заменив собой ленинские комнаты и красные уголки. Но скажем прямо. В прежние времена и на воле-то на политзанятия в красные уголки затаскивали едва ли не силой, храмов были единицы и нашему народу-атеисту некуда было приткнуться, кроме парка культуры или пивной. Что уж говорить про зону! С ухмылкой слушая очередного лектора по "распространению знаний", зэк милостиво разрешал вешать себе лапшу на уши насчет достижений развитого социализма. А то, что сейчас не идет он в храм, так это и на воле так. Наш народ - у него вообще после 80 лет болтовни о преимуществах и достижениях атрофировалось чувство высокого, духовного, чувство веры. Из высокого осталось одно колесо обозрения.
Так что не надо загонять в храм строем и проводить там воспитательную работу. Дорога к храму - это личное дело каждого, а "религия есть умственное воззрение", как говорил набожный фельдкурат в книге Ярослава Гашека, и это вещь настолько тонкая, что замполит вряд ли поймет. Он до сих пор уверен, что правильно рушили церкви, скидывали колокола и расстреливали попов. Почему он теперь нагнетает - тоже понятно: под маркой борьбы за чистоту нравов политотдельцы пытаются свернуть даже те хилые перемены, которые проникают в зону в виде телевизоров, нательных крестиков, Библии или Корана. 
Потому что, скажем же, наконец, правду сами себе, господа читатели, зэки и офицеры: никакие эти наши учреждения не исправительные, никакие не воспитательные. Российская пенитенциария - это способ создания и закрепления условного рефлекса страха: "украдешь - сядешь, а сидеть плохо". Не осознание грехов и ужас душевный, и просветление, и тихие слезы; - нет, одно лишь оскотинивание и ужас телесный. Жуй жвачку и молчи, когда бьют.
Тут даже не пахнет перевоспитанием. И наш хитромудрый замполит, не понимая того, делает всё, чтобы ему не надо было работать, потому что воспитывать - это работа, причем тяжелая работа, предполагающая у самого воспитателя что-то вроде совести, чтобы не сказать души; а для создания и закрепления у живых людей рефлекса страха работать не надо: чем хуже - тем лучше, пусть все разваливается, пусть голодают и страдают.
Культура - категория многоплановая. Это и быт, и литература, и общение между людьми. Варварство - тоже культура, но только варварская. Уголовно-исполнительная система вроде бы имеет задачу воспитать вчерашнего преступника так, чтобы повысить его культуру до среднего по стране уровня. Чтобы он, вчерашний преступник, вышел из колонии готовым к обычной нормальной жизни в нормальном культурном обществе. На деле получается наоборот: зона так же, как туберкулезом, заражает общество своей ненормальностью и бескультурьем.
А в итоге, читатель, давно уже нет в нашей стране нормального общества.